Меня пугало и одновременно восхищало ощущение того, что тело – не мое. Оно плохо мне подчинялось, так посреди ночи пытаешься пошевелить затекшей рукой или во сне стремишься сбежать от опасности. Меня пугало и восхищало, что все, что я вижу, не то чтобы мне незнакомо – оно со странного ракурса. Я смотрю на людей – на эту вот женщину – снизу вверх, как смотрела на взрослых подростком, и в то же время то, что меня окружает, давит на плечи. Я стала другая или мир стал другой?
Но ноги шли, руки двигались, легкие вдыхали тяжелый пар, по виску бежала капля соленого пота. Я даже мюли не потеряла, пусть пол был неровный и споткнуться было раз плюнуть. Я спешила на чей-то крик, мне незнакомый, и на пятки мне наступала, торопилась женщина, злобно бормоча в спину:
– Сообщить матери-настоятельнице, сестра. Не место в нашем приюте развратницам. Какой пример! Лоринетта, помяните мое слово, сестра, в тяжести уже приехала сюда. Но кто знает, сколько раз она успе…
– Помолчи, несносная! – выпалила я, и воздух в легких кончился. Голос был не мой, слова не мои, я скорее бы рявкнула на нее куда резче, как на ведьму сегодня… Лицо мое заливал пот, я утерла лоб рукавом платья, обратила внимание на белые, будто школьные, манжеты, сделала шаг, наблюдая, как из-под подола высунулась тряпочная туфля и тут же угодила в грязную лужу.
– Сестра Шанталь! Да поможет нам Лучезарная своей бесконечной милостью, Лоринетта отходит в Пристанище ее!
Еще одна девушка, выбежавшая мне навстречу, была совсем еще юная, изможденная, лицо ее было пугающе красным, а руки – распухшими и сморщенными, как от воды, и в глазах девушки не было страха или сочувствия – только принятие.
– Отмучилась, – пролепетала она, а я вздрогнула от резкого, невероятно громкого крика, оттолкнула девушку и бросилась в широкий проем за ее спиной.
Это была огромная комната, утопающая в смраде, белой взвеси пара и жаре, со всех сторон шипел и плевался в котлах кипяток и пылали топки, ноги мои оказались в воде, но, ни о чем не думая, вообще отказываясь воспринимать эту странную, слишком осязаемую реальность, я подбежала к женщинам, толпящимся возле кого-то, корчившегося на полу.
– Вон пошли все! – вот теперь я на них уже заорала, кого-то отпихнула, упала на колени прямо в лужу рядом с кричащей от боли женщиной. – Вон все, распахните окна, дайте воздуха, скорее, и позовите врача! Быстро!
Почему я не крикнула «звоните в скорую»? Правильно, логично, разумно? Женщина то хныкала, то издавала резкий, полный боли и страдания вопль, она свернулась на грязном полу, схватившись за живот, а я судорожно вспоминала, как отличить выкидыш от перитонита. К сожалению, что мои учебники, что книги родителей говорили больше о людях уже не живых, а Андрей был газодымозащитником, а не парамедиком, и его пособия могли помочь только пострадавшим от пожара. Так что? Что с этой несчастной?
Женщины вокруг меня продолжали шептаться, реветь, делали какие-то странные жесты, и никто из них не двинулся с места.
– Вон! – я едва не сорвала голос. – Откройте все окна и позовите врача, иначе сгною вас на заднем дворе! Лишу крова!
Что испугало их больше, я не поняла. С визгом они кинулись врассыпную, кто-то открыл наконец окно, в душное помещение ворвался прохладный воздух, разогнав палящий жар, я осторожно ощупывала кричащую женщину. Может, боли действительно были невыносимы, или она была перепугана, или я что-то делала не так, но она визжала сильнее, когда я к ней прикасалась, и стремилась закрыться от меня.
– Лежи смирно! – я несильно ударила ее по щеке. – Хуже я тебе не сделаю. Отвечай, где боль сильнее всего? Ну?
Женщина прижала руку чуть ниже груди. Желудок или что-то рядом, сообразила я и недовольно стрельнула глазами на дамочку в белом чепце, которая первая пришла ко мне за помощью. Вряд ли беременность, но вот прободение язвы могло случиться вполне. И абсолютно не удивляло, что кукушка в чепчике ляпнула первое, что пришло в ее безмозглую голову.
И самое ужасное, я не знала, что с этим делать. Я не была уверена, что хоть сколько-то верно поставила диагноз – я даже скорой не стала бы озвучивать свои догадки и предположения, а сейчас я могла только молиться, чтобы как можно скорей пришел…
Молиться? Я не молилась никогда и никому, но мысль мелькнула, приведя меня в замешательство, и тут же исчезла.
– Открой рот, – попросила я, вспомнив еще один симптом, и женщина послушно разлепила губы. Я прищурилась, со знанием дела попытавшись понять, сухой у нее язык или нет. Разогнуться она не могла, и все это мне говорило, что ничем хорошим это не кончится…
Никогда я жизни я не ощущала себя настолько беспомощно. На моих глазах умирал человек, и что-то в подсознании мне твердило, что на врача рассчитывать не приходится. Что все, что я вижу вокруг себя, слишком далеко от того, к чему я привыкла, на что я могла положиться всегда или почти всегда, что лучшее, что я могу, прочесть над несчастной молитву…
Опять молитва?..
– Сестра?
Я не повернула головы, продолжая судорожно ощупывать лежащую женщину, но той, кто заговорила со мной, мое внимание исключительно к ней оказалось не нужно.
– Сестра Шанталь, она совсем как Онория. Не верьте ей, сестра.
Я убрала руку с живота больной и наконец обернулась. На меня смотрела смуглая, похожая на цыганку девушка с вьющимися волосами, и в черных глазах ее плескалось самодовольство.
– Лоринетта хочет отсюда сбежать, – продолжала «цыганка». – Как сбежала Онория. И да хранит нас Лучезарная, никто из нас из-за нее не хочет снова стоять в трехдневной молитве на заднем дворе вместо сна. Помилуйте нас, сестра.
К нам подошла еще одна девушка, почти ребенок, очень похожая на ту черненькую, которая так откровенно и без малейших угрызений совести выдала свою товарку. Я покосилась на стонущую Лоринетту – она напряглась, и гораздо сильнее, чем когда корчилась на полу, ожидая, пока я вмешаюсь.
– Тереза видела, как Лоринетта с кем-то шепталась на заднем дворе, – тихо, чуть кивнув на девочку, проговорила «цыганка». – Да и взгляните на нее, сестра, боль ее больше не мучает. Правда, Лоринетта? Не покарает ли тебя Милосердная за то, что ты врешь сестре под крышей Дома святого?
Лоринетта змеей взвилась с пола, в грязном платье с замызганным фартуком, с растрепанными волосами похожая на помойную замарашку, и рванулась к горлу «цыганки», кто-то взвизгнул, но «цыганка» оказалась проворнее и сильнее и вмиг вцепилась в волосы Лоринетты, опрокинув ее обратно в лужи.
– Ах ты двуличная дрянь! – зашипела «цыганка». – Работать тебе, девке гулящей, тяжко? Так ты же не подыхала с голоду и холоду в городской подворотне! Не ты воровала у торговцев хлеб, чтоб прокормить вон их! – она мотнула головой в сторону Терезы, а я подумала – почему «их»? Тут же одна девочка? – Да ты святым сестрам ноги должна целовать за кров и пищу, паршивка неблагодарная!
Лоринетта быстро пришла в себя. Дотянуться до «цыганки» она не могла, но ударить все равно попыталась.
– Да знаю я, как ты воровала, и кто из нас гулящая? Убери от меня руки, ты, голодранка, проклятое отребье!
– Ты кого назвала отребьем, мерзавка?
Драки – то, что я никогда не могла взять в толк. Бессмысленные попытки доказать кому-то чего-то, но впервые в своей жизни я видела не возню двух нетрезвых баб под смешки делимого мужика и его собутыльников, а жестокую свару по какой-то неведомой мне причине, хотя, казалось бы, обе женщины сказали мне более чем достаточно. Я подскочила на ноги, снова подсознанием отметив, что я молода, намного моложе, чем была… – или чем есть? – обернулась, заметила стоящую рядом бадью – на вид с холодной водой – и плеснула на сцепившихся женщин. Как на дворовых котов, пусть мне никогда не пришло бы в голову обливать ледяной водой животных, но люди – к чему жалеть людей, когда они в состоянии сами отвечать за свои поступки. Женщин тут же растащили подоспевшие… кто они им? Подруги? Приятельницы? Коллеги? Это же прачечная, значит, работа? Что я, которую назвали сестрой Шанталь, делаю в прачечной, жду церковный заказ?
– А ну, всем работать! – негромко, но сурово и в то же время без тени раздражения приказала я. Нет, осенило меня, не я, я среагировала бы иначе. – А вы двое, – я ткнула пальцем в Лоринетту, затем в «цыганку», – на задний двор вместо сна! Покаяние на три дня, – я снова перевела палец на Лоринетту, – а тебе покаяние на неделю за ослушание!
Что-то в этом было неправильно. Я не стала разбираться ни в чем, проявила власть и непонятную мне пока волю, причем, судя по лицам обеих наказанных женщин, моя кара была еще легкой. Чувствуя, как голова у меня начинает кружиться, а спертый, влажный и горячий до невозможности воздух жжет легкие, я огляделась.
Огромный зал. Бетон, подумала я вначале, но нет, камень, серый камень, с которого не капает, а льется конденсат, жар пламени под котлами, огромные чаны, в которых варится чье-то белье. Сестра-наставница или надсмотрщица, женщины, бесправные, покорные, лишь изредка пытающиеся взбрыкнуть и тут же принимающие наказание, каким бы жестоким и бесполезным оно ни было, бывшая бездомная воровка и девушка, потерявшая честь где-то с кем-то когда-то так, что многие здесь считали, что она в положении… Я уже знала о таких заведениях? Безусловно. Я снова утерла пот с лица. Не слишком интересуясь историей, не особенно уверенно сдавая экзамены в институте, почти не включая кино и редко читая книги, я все равно уже слышала о таком.
Подсознание или просто какая-то память? Реальный, кинематографичный, удушающий бред.
Я покачала головой.
– Идите за мной, – махнула я рукой. – Вы двое. Лоринетта и ты… как тебя зовут?
– Консуэло, сестра, – глаза «цыганки» расширились от удивления.
– А остальные – работать!
Я развернулась и вышла из душной прачечной. Я не знала, куда меня ноги несут, понимала лишь, что мне нужно увидеть. И я почти бежала по коридорам – сначала узким проходам здания, и вне прачечной потолки были деревянные, закопченные, низкие, с пятнами то ли нагара, то ли огня, потом – по галерее со сводами и ликами, потом – по красивой, яркой и гулкой церкви, и все это время за мной неотступно следовали Лоринетта и Консуэло. И наконец я вылетела из дверей красивого храма и повернулась направо – туда, где, я знала, увижу подтверждение пришедшим на память странным словам.
«Приют благочестия и спасения и чадолюбивый кров Святой Мадлин».